+7 (499) 182-03-47
Версия для слабовидящих

Ru

En

29.02.2012

«Кто верит в чудеса? Но не все их ждут»

В книге «Картины» великий шведский режиссер Ингмар Бергман, вспоминая работу над романтической комедией «Улыбки летней ночи» (1955), писал: «Я нередко тешился мыслью о самоубийстве, особенно когда был помоложе, и меня одолевали демоны. Теперь я счел, что момент настал. Я сяду в автомобиль и, убрав тормоза, разгоню машину на ведущем к отелю серпантине. Все будет выглядеть как несчастный случай. Никому не придется горевать…» В 1956 году картина получила приз Каннского кинофестиваля «За лучший поэтический юмор». Возможно, не стоило бы заострять внимание на этом, в общем, свойственном судьбам больших художников парадоксе — если бы не разговор о чудесах, затеянный в нынешнем сезоне Вячеславом Долгачевым. Эта сквозная тема, несколько неожиданно (после горького «Дела» Сухово-Кобылина и остросоциальных, несмотря на тонкий лиризм, «Богатых невест» Островского) возникшая в творчестве руководителя Нового драматического театра, стала не просто эффектным поворотом в репертуарном курсе, но и дала возможность давним собеседникам и поклонникам режиссера еще раз восхититься его способностью «услышать время». Позволю себе аналогию — возможно, не слишком точную — из истории русского театра, тоже богатой на парадоксы… Когда-то, лет сто назад, катастрофа, стоящая уже буквально за стенами маленького зала Первой Студии, обеспечила особенное звучание скромной рождественской идиллии «Сверчок на печи»: мир буквально корчился в судорогах грандиозных событий, а публика жадно ловила каждое мгновение счастливого сна, ускользающего видения, которое дарил ей театр… Нет, Вячеслав Долгачев не убаюкивает зрителя. Но волшебная сказка — сейчас, когда страна будто застыла в предчувствии надвигающегося катаклизма — это и симптоматично, и, на мой личный взгляд, по-настоящему мудро.
 
Девиз «хорошо забытое старое», сформулированный в программке осенью, в рассказе Долгачева о планах на сезон, закольцевал еще один подспудный сюжет. Многим памятен опыт предыдущего обращения режиссера к творчеству Бергмана — «После репетиции» с участием Сергея Юрского, также поставленный по киносценарию. Мхатовский спектакль не только имел заслуженный успех — он стал веским аргументом на пути освоения холодных шведских «территорий», убедившим многих сомневавшихся в продуктивности и своевременности подобного культурного диалога. Театральность эстетики Бергмана осмысляется сегодня, возможно, иначе — есть примеры научных изысканий — а диалог продолжается…
 
Не случаен, наверное, и выбор именно «Улыбок» (ранее не ставящихся ни разу), очевидно рифмующихся с витальной шекспировской пьесой «Сон в летнюю ночь». Слово «пьеса» в данном случае принципиально. Сложносочиненная история взаимоотношений внутри семьи, в отличие от фильма, трактуется именно как происходящая на сцене. «Хорошо забытые» кадры с их строгой, аристократической поэтичностью и четкой расстановкой акцентов оказываются теперь лишь воспоминанием Театра о классическом Кино. Действие начинается с магического соло скрипачки («живая» музыка, специально написанная Вадимом Биберганом, исполняется в очередь Кристиной Морозовой и Алиной Прокопенко), поблескивают осветительные приборы в ловких руках «актеров местного театра» (персонажи в черном — прием «сцена на сцене», одновременно и метафора, и остраняющий ход), «Всего доброго!» — первая (!) реплика забавного «режиссера местного театра» (Дмитрий Шиляев), ироническое альтер эго Долгачева… То есть театр предлагает игру — на своей территории, по собственным правилам. Языком человеческих тел… а еще бумаги, картона, металла, ткани и блесток — о том, что было когда-то и осталось переливами тени и света на целлулоидной пленке — разве не чудо? Персонажи «от театра» не только подают реквизит и наблюдают за героями; их колдовские, почти ритуальные действия (что вовсе не отменяет юмора) организуют причудливый пластический рисунок спектакля, выражения лиц — немые комментарии, отношение к происходящему. Если присмотреться, удастся разглядеть знакомые черты, и «массовка» обретет имена знакомых актеров: Никита Алферов, Сергей Моисеев, Дмитрий Светус
 
Иллюзия создается — и развенчивается, разоблачается — и вновь сгущается, будто подпитываясь энергией, источаемой «осколками» театрального быта, затерянными (в первом акте) в пустом пространстве черной сцены-коробки: вот фрагмент алого бархатного занавеса, вот краешек ложи, вот зажглись-побежали разноцветные огоньки… Художник Маргарита Демьянова начинает с изысканного минимализма, но к финалу на сцене развернется настоящее чудо цветов и красок. Не ради трюка, конечно. Смысл есть и в том, что прелестные интерьеры шведской гостиной, где протекает внешне счастливая жизнь стареющего адвоката Эгермана (Олег Бурыгин) и его очаровательной молоденькой супруги Анны (Анастасия Безбородова), нарисованы на спускающихся с колосников полотнах, а настоящее всё будет в Замке, царстве театральной чаровницы Дезире (Ирина Мануйлова). Сценография и костюмы «Улыбок летней ночи» действительно поражают: спектакль красив захватывающе — и ни одной безвкусной детали, ничего лишнего! Можно все три часа любоваться веерами, кружевом, вазочками с мороженым, обивкой кресла, книгами и пяльцами… В какой-то момент даже приходит мысль, что на этот раз В. Долгачева увлек чисто формальный эксперимент в области синтеза кино и театра. Однако режиссер «настаивает» — главное все же со-бытие человека с человеком, где есть (и по Бергману!) место чуду, а все иное, как ни пафосно звучит - лишь подмена сути жестом. Доказательство — тщательно продуманные, выстроенные линии взаимоотношений героев. Странная арифметика супружеской жизни, любовная лихорадка молодых (оценим фарсовый эпизод с музыкальным инструментом) и экстравагантность пожилых (браво, удивительная Татьяна Кольцова-Гилинова!), неестественность ситуаций, когда нежность не по адресу, а страсть — в пустоту… это и объекты исследования, и повод для размышлений. 
 
Сочиняя в «соавторстве» с Бергманом свою фантастическую историю о людях, долго живущих чужой жизнью из-за допущенной когда-то ошибки, режиссер дает каждому из них шанс найти жизнь свою, подлинную, как специально написанную бенефисную роль. Здесь нет противоречия — ибо комедиант тоже должен играть своё, а не чье-то… в неподходящем, навязанном амплуа — что за игра? Это касается каждого героя, и актеры, оправдывая самые фантастичные ситуации внятными психологическими мотивировками, с явным удовольствием окунаются в эксцентрику, почти в шарж. Случились и маленькие «открытия»: Андрей Курилов, например, в роли офицера Малькольма обнаружил, на мой взгляд, новые грани своего таланта, да и Михаил Калиничев (Фред) существует совсем иначе, нежели в главных, «серьезных» ролях… Мелодраматическая коллизия (условно: «любовь расставит все по местам») благодаря театральному сверх-сюжету перестала быть равной себе самой. В памяти зрителя останется и простая мизансцена, когда засыпающая Анна уютным клубочком сворачивается в кресле — и поднятая бровь «актера местного театра» в черной униформе, когда искусственный свет софита на мгновение выхватит его из полумрака…
 
Бергман, кстати, в процессе работы над фильмом от мыслей о самоубийстве пришел совсем к другим: «Я чувствовал себя как человек, наконец-то возвратившийся в родной дом, нежданно-негаданно обретший забытую надежность существования». Аминь.
***
 
«Чудо святого Антония» по Метерлинку на сцене «Мастерская» — еще одно, прошу прощения за плоский каламбур… чудо. Оставим за скобками перипетии, связанные с выпуском этого спектакля, сделанного В. Долгачевым за восемнадцать дней. И грозные тени Мейерхольда с Вахтанговым, думаю, тоже тревожить не стоит — не приводить же избитые цитаты… Интересно другое: типичная «малая форма», камерный спектакль продолжительностью меньше двух часов оставляет ощущение, будто смотришь масштабное, многофигурное действо, «с прологом, эпилогом, интермедиями, танцами и стрельбой». Такова концентрированность действия, сложность мизансценической партитуры, точность массовых эпизодов. Успеваешь вспомнить и синхронность кордебалета (воронье?.. черные лебеди?..) и строгий полумрак на картинах средневековых живописцев, и пышность бальных (траурных?) туалетов… Удивительно, насколько объемным оказывается мир, где разыгрывается всего лишь «скверный анекдот», зарисовка из жизни абстрактного провинциального семейства. Дело даже не в том, что в списке действующих лиц появились новые персонажи — их мало; и не в наличии антракта, необходимость которого продиктована только логикой интерпретации. Тут другое: назовем это условно «воспоминанием о большом стиле», которое необъяснимым образом будит в зрителе ощущение долгого диалога со множеством участников — нечто противоположное шумным и бестолковым ток-шоу…
 
Забудем слово «миракль». В. Долгачев имеет в виду чудо «обыкновенное», и его Метерлинк — о незамутненной искренности, вере в человечный поступок, на который перестали быть способны энергичные, ухоженные прагматики. В связи с этим, мне кажется, напрасно режиссер отказался от авторского подзаголовка «сатирическая легенда», заменив его простеньким «комедия», — многие зрители ждут, когда уже можно будет похохотать вволю, и остаются разочарованы. Комедией нынче называют и «Гитлер, капут!»…
 
… «Снег, дождь и ветер» из ремарки Метерлинка превращены постановщиком в занавес белых хлопьев, медленно кружащихся под звуки романтического «Русского вальса» Д. Шостаковича. Зыбкая завеса на несколько мгновений отделяет нас от игрового пространства: черный кабинет, черный квадрат-ширма у задника, инвалидное кресло справа, обтянутое роскошным алым бархатом, мертвенно-бледные цветы вдоль стены. Плавно опускается колосник над ширмой, ряд безжалостных софитов «смотрит» прямо в зал. Не сразу и замечаешь фигурку юной служанки Виргинии (Дарья Бутакова), которая добросовестно, внаклонку, с мылом драит полы, горько плача об усопшей. Именно эта смешная девчонка — круглолицая, свежая, звонкоголосая, по-детски наблюдательная и по-взрослому великодушная, с ее бесстрашной доверчивостью и ошеломляющей простотой — и есть главная героиня спектакля. Только Виргинии дано видеть сияние над головой странного гостя, и только она окажется в итоге наделена даром сочувствия (и услышит в награду от хозяев презрительное:«Дура!»). Сказать, что актриса играет с завидным темпераментом — не сказать ничего. Тут и обобщенный витальный образ «ловкой служанки», и психологически точный портрет современной молодой провинциалки, подрабатывающей частным клинингом в состоятельной столичной семье, — да, не типичный, немножко сказочный… но ведь и речь о чудесах. Как вкусно девушка перечисляет приготовленные к поминальному столу блюда («форель под соусом шу-убер-рт!»), как орудует тряпкой, поправляет волосы, разглаживает передник — все эти уютные бытовые подробности особенно выпуклы в сценах со Святым Антонием. Сергей Моисеев играет подчеркнуто апсихологично, очищая образ пришельца от всего «житейского». То ли лохмотья, то ли серые кружева, характерный наклон головы, странноватая полуулыбка Джоконды, подслеповатый блаженный взгляд, общение с партнером — даже не через зал, а через пустое пространство где-то над головами зрителей, все реплики — на одной ноте, бесстрастно, не интонируя… Фигура без возраста и свойств, даже не абсурдная — никакая. Поэтому, когда в финале Виргиния заботливо, как ребенка на мороз, обвязывает беднягу своим шерстяным платком и уступает собственные ботинки, сомнений уже не остается. Ясно, кто из этих двоих настоящий святой…
 
Наверное, появление Дарьи Бутаковой в труппе Нового драматического — тоже событие из разряда маленьких «рукотворных» чудес. Редко встретишь такое совпадение актерской индивидуальности с тем, что называют в просторечии «лицом театра». Хочется надеяться, что эта роль — лишь начало длинной вереницы…
 
… за Синей Птицей?