Михаил Калиничев: "Мы забываем, чему учились!"

Крестной матерью актера Михаила КАЛИНИЧЕВА смело можно назвать Аллу Сурикову, хотя сама она об этом даже не подозревает. Увидев однажды ее фильм «Человек с бульвара Капуцинов», совсем юный Михаил окончательно и бесповоротно решил идти в артисты. В 2011 году должен выйти фильм «Немец» Александра Ефремова, снятый в Белоруссии, где снимались Даниил Страхов, Виктория Толстоганова, Анатолий Кузнецов и наш сегодняшний собеседник Михаил Калиничев. Будучи заслуженным артистом РФ, ведущим актером Нового драматического театра, где он переиграл самые завидные роли мирового репертуара, в кино он вынужден довольствоваться в основном ролями второго плана.

— Вашему театру исполнилось 35 лет, вы фактически с ним ровесники, и служите вы там с 1995 года...

— Я пришел в театр, когда мне было 19 лет, сразу после окончания колледжа при ГИТИСе. Борис Голубовский набрал тогда 14 — 15 летних ребят, выпускников восьмого класса. Хоть поступили мы в колледж, вся программа была гитисовская. Занимались на режиссерском факультете параллельно с захаровцами, фоменками и хейфицами. Борис Голубовский решил набрать 14-летних студентов, потому что мечтал, чтобы Ромео и Джульетту играли молодые актеры, а не тридцатилетние. Но в итоге у нас в дипломных спектаклях все роли оказались возрастными. Наш курс был создан под Бориса Гавриловича и по его просьбе. Потом уже такой практики не было. Борис Голубовский поехал в Сургут, там организовал нечто подобное. А мы фактически стали его последним курсом.

— Вы на собственном опыте узнали, что такое раннее вхождение в профессию. Много ли плюсов в том, что «малолетки» идут в нее?

— Плюсов много. Хотя первый курс мы воспринимали, скорее, как игру. Я мечтал поступить в театральное училище, но о том, что существуют Щепкинское, Щукинское, Школа-студия МХАТа, ГИТИС и ВГИК, имел слабое представление. Моя мама услышала по радио, что набирается курс совсем молодых ребят. Мне тогда было 14. Я отправился в ГИТИС, и у меня было ощущение, что это одно большое здание, вроде школы, где несколько классов — 1-й «А», 2-й «В» и так далее, и только дойдя до последнего вступительного тура, понял, что существуют разные факультеты и у каждого курса свой мастер.

— Откуда в четырнадцатилетнем возрасте берется стремление к актерскому делу? С девчонками все более или менее понятно. Но что за амбиции у парня?

— Мне хотелось стать клоуном или каскадером. Дома придумывали и разыгрывали какие-то сценки. Было желание пойти в театральный кружок, но там занимались только девочки. Оказаться среди них стеснительно и стыдно перед своими дворовыми ребятами. Но все же попросил друга пойти со мной, вдруг возьмут, он отказался, и я не отважился пойти один. Так меня тянуло-тянуло в эту сторону, а потом посмотрел фильм «Человек с бульвара Капуцинов» и окончательно сделал выбор. Особенно поразил его актерский ансамбль.

— И где сейчас ваши сокурсники?

— Человек пять стали актерами. Анна Большова — ленкомовка, двое наших однокурсников работают в Театре Армии и Театре Сац, Петр Красилов — в РАМТе. В режиссерской группе учились Юра Клепиков, теперь он в театре у Джигарханяна, Володя Котт снимает кино. Остальные разбежались кто куда. Кто-то поначалу занимался актерской профессией, но время было тяжелое — 90-е годы. Тогда наша профессия не была востребована, деньги платили маленькие, кино не было, в театре тоже было много проблем. И распределения не было. Приходили к нам на курс режиссеры, смотрели. Борис Голубовский собирал нас, говорил, кто кому понравился, в какой театр есть шанс попасть. Меня вроде бы даже брали в «Современник». Но мне было 18 лет, в голове — ветер. Еще в начале четвертого курса я начал работать в Маяковке у Гончарова, репетировал спектакль «Как вам это понравится». Но времени стало мало из-за дипломных спектаклей, отказался от роли, думал, что по окончании ГИТИСа вернусь в театр. Но когда я там бывал, то наблюдал в курилке тридцатилетних артистов, казавшихся мне стариками (сейчас мне самому 34 года), и они говорили, что незачем вообще в актерскую профессию идти, можно чем-то другим заниматься. И я поймал себя на мысли, что тоже начинаю так думать.
Но вот двое моих лучших друзей пошли в Новый драматический, их взял Борис Львов-Анохин. Я решил последовать их примеру. С тех пор и работаю тут, уже 16-й сезон.

— И не было никаких искушений?

— Были. Предлагали перейти в Малый театр. Но когда я спрашивал у режиссера, на что зовете, ведь не для того, чтобы мог показывать корочку знаменитого театра, мне ответили, что веду себя неправильно, это же Малый театр. Проработал зимнюю кампанию в «Содружестве актеров Таганки», не уходя из своего театра, совмещал, играл там сказку «Два клена». Меня даже собирались вводить в какие-то спектакли, машина круто завертелась, а мы в Новом как раз репетировали с Вячеславом Долгачевым «12 разгневанных мужчин», и я остался. И в «Ленкоме» репетировал с режиссером Махаевым, делался самостоятельный спектакль, начал репетировать в спектакле «Все оплачено» с Эльмо Нюганеном, где были заняты Янковский, Збруев, Чурикова. Но у меня в тот момент были съемки, отпросился, а потом меня просто вычеркнули за прогулы.

— Считали, сколько у вас сыгранных ролей в театре?

— Где-то 20 с лишним, а может, и больше. А в кино — ролей пять. Есть роли, требующие порядка тридцати съемочных дней. А есть — дня на два. Иногда они безымянные, сам им придумываешь название. И начинал я в 1999 году с ролюшки в «Развязке «Петербургских тайн» у Леонида Пчелкина. Сыграл эпизодического персонажа — полового Василия, это был самый главный из четырех половых, к тому же со словами. Я никак не мог попасть в свет, все было новым, волновался, как бы текст не забыть. А через год Юрий Кузьменко позвал в сериал «Дальнобойщики». Там была настоящая роль, где я вместо героя Владислава Галкина находился рядом с Владимиром Гостюхиным.

— Вам еще повезло. Начали хоть и с сериалов, но лучших. Неужели в годы учебы не было никаких серьезных предложений?

— Были. Меня позвали на главную роль, но Борис Голубовский не разрешил сниматься. Однажды мы вчетвером с моими однокурсниками пошли на пробы, тогда был даже поставлен вопрос о закрытии нашего курса. Нам было запрещено сниматься. Наши педагоги говорили, что это нас сломает. Возможно, они были правы.

— Сейчас бастион пал. Кое-кто из педагогов, как Сергей Женовач, не разрешает своим студентам сниматься, но многие мастера не справляются с ситуацией...

— Может быть, не на кого равняться? Мы-то смотрели на великих актеров, которые не работали в кино, но не страдали от этого. Восхищались первым набором фоменок, где учились сестры Кутеповы, Галина Тюнина. Они в кино не снимались, постоянно ездили на заграничные гастроли, приезжали с красивыми чемоданами. И нам хотелось быть на них похожими.

— Кино сегодня живет не самой счастливой жизнью. Есть ли предложения, насколько они интересны?

— В кино сейчас у меня совсем ничего нет. Тишина. Есть какие-то задумки ближе к лету. Но все зависит от того, дадут деньги на проект или нет. Бывает то густо, то пусто. Иногда даже предлагают самому выбрать роль в сценарии. Но это редко. И часто совпадает то или иное предложение с премьерой в театре. Стоишь перед выбором, особенно если предполагаются съемки в другом городе. Часто приглашают в Минск, но выбраться в Белоруссию на 20 — 30 дней сложно. Мне в театре нужно быть каждый день. Приходится выбирать-либо театр, либо кино. Конечно, выбираешь театр.

Летом снимался в фильме «Немец» в Белоруссии. Я уже работал там в четырехсерийной картине «В июне 41-го». Пригласили актеров из Москвы, Берлина, Варшавы. Режиссер картины — Александр Васильевич Ефремов. Это совместный проект Белоруссии, Германии и России. Предполагается 8 серий, фильм на кинопленке. Что мне нравится в Белоруссии, так это то, что снимали не с двух камер, а с трех-четырех, а на одну сцену уходит полдня. А то бывает, идешь в сериал, не запоминаешь даже его названия, партнеров и режиссера. Поставили, быстро текст прошли, раз-два сняли в профиль и в фас, и до свидания.

— Вы идете в такие проекты, потому что не знаете, что и как будет, или ради денег, когда все равно, каков будет исход событий?

— Иногда из-за денег. Но это, скорее, тогда, когда маленькая роль, занимающая день-два. В таких случаях особо и не интересуешься — где и с кем. Главное, чтобы не совпало с репетициями в театре. Иногда возникает странное ощущение: вдруг получится хорошо. Бывает так, что и камера плохая, и денег мало, а режиссер с оператором вытягивают материал. Случается, что обманываешься, видишь потом полную халтуру.

— Была ли возможность поработать в авторском кино?

— Пробовался в «Бубен, барабан» Алексея Мизгирева. Был всего один съемочный день, но интересный. Жаль, что сцена не вошла в фильм. У меня есть большое желание поработать в авторском кино. Но для этого, как я понимаю, должны быть агенты, которые поведут по каким-то серьезным проектам, будут тобой заниматься. А у меня есть только знакомые помощники режиссеров, кто-то из режиссеров и продюсеров. Часто приезжаешь на проект, а там все те же лица, начиная с гримеров, костюмеров, хлопушки, домашний коллектив, переходящий из фильма в фильм. Иногда смотришь какие-то картины в «Закрытом показе» на «Первом» и думаешь: если бы позвали — работал бы бесплатно. Деньги — это хорошо, но тут то самое, ради чего занимаешься актерской профессией.

Пока же мне предлагают в основном простаков, милых, хороших, добрых людей. По лицу, наверное, судят. Хотя однажды режиссер, бывающий в нашем театре, сказал, что надоело ему видеть меня веселым парнишкой, надо что-нибудь гадкое сыграть. Скорее всего, после спектакля «Настоящий Запад» по пьесе Сэма Шепарда, где мы играем с Никитой Алферовым, наших персонажей как будто переложили на героев фильма. Забавно! Но моя мама не верит, что я — гад. Она меня слишком хорошо знает.

— А в театре у вас есть амплуа? Удается ли избежать стереотипного взгляда со стороны режиссуры?

— В театре — разнообразие ролей. Сейчас репетирую роль кучера
Фрида в спектакле по киносценарию Ингмара Бергмана «Улыбки летней ночи». Отчаянный он паренек, любитель женщин, очень свободолюбивый человек, себе на уме, но в последний момент и его захомутают. Все бросит ради девушки. Разбираем с Вячеславом Васильевичем Долгачевым рассказы Майи Кучерской — «Чтение для впавших в уныние». Материал интересный, современные истории. Что из них получится, как все это выстроится, пока не знаю.

— Вы играете Князя Мышкина в спектакле «Настасья Филипповна». Когда на вас обрушился «Идиот», какова была первая реакция?

— Я думал о Достоевском много, но то, что предстоит сыграть, не предполагал. А уж Мышкина тем более. Никто из нас не знал, что из этого опыта импровизации по роману «Идиот» получится в конце концов. Это интересно, много личностного, можно сказать, от автора, героя, от себя. Текст красив, сама идея Анджея Вайды хороша.

— Театр наверняка съедает всю жизнь, тем более что добираетесь вы из дома до работы через весь город. Не жаль времени?

— Иногда думаю, что надо поменять ключи. Чтобы те, что от квартиры, висели бы на проходной театра. Приезжаешь утром на репетицию, а вечером — спектакль. Нет смысла в перерыве ехать домой. Иногда жаль времени, иногда нет. То хочется заниматься актерским делом, то нет. До тошноты. Наплывами. Надо любить свою профессию, чтобы продолжать ею заниматься. На первом курсе Борис Голубовский собрал нас и сказал, что это не профессия, а диагноз. Однажды заболев этой болезнью, излечиться невозможно. Столько моих друзей уходило из театра, проходило лет десять, а сцена все равно не давала им покоя. Они не признаются в этом открыто, но все очевидно, стоит им прийти на спектакль. Никакими инструментами это не выкорчевать.

— Конечно, это не работа в офисе, где можно с ума сойти от однообразия дней.

— В нашей профессии тоже с ума сходишь. Страшная профессия, но в то же время любимая, вкусная.

— А чего бы хотелось в идеале, учитывая все особенности современного кинопроизводства?

— Продюсерское кино ломает фильмы. Продюсер диктует схему, сюжет, видение сценария, подбор актеров и все остальное. Хотелось бы, чтобы режиссер четко знал, чего он, собственно, хочет, и был бы в состоянии донести свой замысел до актеров, найти с ними общий язык. На площадке очень важна возможность репетировать, а не просто приехать, прочитать текст за три минуты до кадра и — «Начали! Стоп! Снято!» Не хватает серьезного отношения к делу, и пока его нет, у нас и дальше будет сниматься такое же несерьезное кино.

— Многие актеры, особенно молодые, ничего другого и не знают, они выросли на таком несерьезном кино, и ваши «изыски» им не нужны.

— Они нужны. Люди же смотрят другое кино, старые фильмы великих режиссеров. Наверняка задаются вопросом: почему там так, а у нас иначе? Да и я иногда ловлю себя на этом, понимая, что уже ничего не исправишь и нужно зарабатывать деньги. Вот и довольствуешься тем, что есть. Это затягивает. Лень страшна. Актер сам по себе — существо ленивое. Нужно себя растормошить. А когда тебя об этом никто не просит, а наоборот, еще говорит, что все это ни к чему, — совсем беда. Как сейчас кино делают: вышел, посидел, поговорил на камеру, все, как в жизни, и возникает ощущение, что это и есть правда. А это как раз есть великая ложь. Особенно по отношению к себе. Мы забываем, чему учились и что в нас вкладывали мастера. Ведь они чего-то хотели и видели что-то в нас. А мы это постепенно предаем, потому что ленивы. Потому что ничего такого от нас теперь и не требуют. В кино-то уж точно. Поэтому я люблю театр, он мне ближе. В нем как-то честнее к себе.

— Идеалист!

— Нет! Я только в последнее время, может быть, стал об этом задумываться. В голове постоянно крутятся мысли, когда отдыхаешь после спектакля или репетиции, прокручиваешь все в уме. Наверное, это кризис среднего возраста.