+7 (499) 182-03-47
Версия для слабовидящих

Ru

En

01.02.2008

Приглашение на танец

IV Театральный фестиваль ПЯТЬ ВЕЧЕРОВ им. Александра Володина

А. Володин. «Дочки-матери». Новый драматический театр (Москва). Режиссер-постановщик — Вячеслав Долгачев, художник-постановщик — Маргарита Демьянова

«Современная драма» — таков жанровый подзаголовок спектакля. И, к счастью, режиссер не ограничился поверхностными смыслами подобного парадокса (известно, что пьеса написана в середине 70-х, а знаменитый фильм Сергея Герасимова вышел в 1975-м): легче всего было бы в связи с объявленным нынче в России «годом семьи», культом материнства и прочей конъюнктурой рассказать сентиментальную историю о детдомовской девочке, тоскующей по домашнему уюту, — успех был бы гарантирован. Но слишком болезненна тема, слишком много по этому поводу спекуляций. Вячеслав Долгачев видит современность негромкой володинской драмы в другом.

Незамысловатый сюжет, почти водевильная ситуация, «шел в комнату, попал в другую»... Девчонка искала мать, отказавшуюся когда-то её воспитывать, и попала под чужой кров. Путаница с адресом, общее смущение, недолгое время, проведенное в не слишком благополучной семье... вот, собственно, и все. Лаконично, обманчиво просто, акварельно, без лишних слов и слез. И — глубоко драматично, как всегда у Володина. Неправда, что у его пьес малы сценические возможности, интерпретаций может быть море — но странная вещь, текст как будто в них и не нуждается, словно по волшебству «поворачиваясь» к читателю нужной, «сегодняшней» гранью. Расслышать бы только, разглядеть бы...

В. Долгачев поставил «Дочки-матери» об искусстве танца — в самом широком смысле слова. И не случайно Вадим Антонович (Андрей Зенин), волею режиссера ставший «лицом от автора», alter ego драматурга, читает стихи Володина: «Отпустите меня навсегда...» — то ли жалоба, то ли просьба, а по сути — отказ от массовой пляски, навязанной кем-то хореографии, которой одержимы миллионы. Метафора жизни как балетного класса воплощена сценографически (с первых минут спектакля мы попадаем в черную коробку танцзала, перерезанную по диагонали беспощадным зеркалом со станком и вспыхивающую огнями серебристых «дискотечных» шаров, это пространство муштры и окровавленных пуантов), и мизансценически (единицей общения персонажей становится танец — от шутовских приплясываний до пышного финального кордебалета). Слева, где-то далеко, в сторонке — фрагмент другого зеркала, в изящной рамке, с букетом цветов, — как осколок туманной мечты о другом, настоящем балете, том, что в больших и малых академических театрах, где овации и взлеты... А на столе на переднем плане — стулья ножками вверх, реальность с мытьем полов и посуды, быт. Не надсадно «советский», хотя в спектакле и есть иронические отсылки к «ретро», но лишь на уровне деталей (комсомольский значок, вечный салат оливье), — просто быт, без всякой метафизики и эстетизации. Зрители рассаживаются ещё при зажженном свете, вздрагивая от резкого голоса педагогини, командующей студийцами в черных трико под однообразный аккомпанемент рояля, — и невольно чувствуют себя причастными к репетиции, включенными в какой-то необходимый ритуал. Темп все убыстряется, ещё, ещё... внезапный звонок. Темнота. Обрывается привычная круговерть, вот она, Оля (Елена Муравьева) — истинная солистка, прима в смешной полосатой шапочке, пухленькая, ненакрашенная, с коробкой торта в руке, гадкий утенок рядом с длинноногими красотками Аней (Павловой?..) и Галей (Улановой?..), что надменно тянут шеи из воротников белоснежных халатиков, а потом бесцеремонно разрежут торт к чаю. В отличие от киноверсии С. Герасимова, где смысловым и тематическим центром был, конечно, герой Иннокентия Смоктуновского, мающийся экзистенциальными вопросами и мучающий себя и других (причины понятны, самый пик «застоя»!), — в спектакле Нового драматического безусловная протагонистка — Ольга. Несмотря на то, что, повторяю, А. Зенин играет чуть ли не самого Володина, глазами которого как бы и мы видим происходящее. Но Вадим Антонович — на периферии сюжета, он больше комментатор, Ольга же — та самая «танцующая в темноте», что живет по своим правилам и буквально взрывает изнутри привычный мир своей растерянной «матери» (Ирина Мануйлова) и её семейства. Как будто про нее вскричал потрясенный Король в известной сказке: «Она говорит искренне!..», и о ней, на первой взгляд неуклюжей, плотной и крепкой сибирячке, говорят в пьесе: «Могла бы хорошо танцевать...» Ибо, как ни банальна мысль, балет не сводится к технически идеально исполненной партии или сумме формальных приемов, а человеческие взаимоотношения — к схемам и штампам, взятым из журналов и ток-шоу. «Нет данных»? А душа-то «не средняя»...

Е. Муравьева играет эту душу страстно, эмоционально, на редкость чисто и внятно, но не без юмора — не боится быть некрасивой, нелепой. Во втором акте режиссер придумал для нее чуть ли не целый моноспектакль, и, надо отдать должное юной актрисе, зал хохочет от души. Это сцена, когда гости расходятся и Оля остается одна в квартире, расстроенная собственной бестактностью и обескураженная ссорой с Еленой Алексеевной. Сначала (!) она с мрачным аппетитом «заедает» свое горе оставшимся на столе угощением (деталь более чем убедительная — старая привычка воспитанницы детдома, которой никогда не удавалось досыта поесть в столовке!), потом закрывает входную дверь, не спасающую от холода и пурги, бушующей где-то рядом... и, собравшись с силами, начинает уборку, тихонько напевая, потом входя в раж, а под конец и вовсе вопя: «Ле-нин! Всегда живой! Ле-ни-и-ин! Всегда с тобой!!!» Ни режиссер, ни актриса не издеваются над этим наивным энтузиазмом — здесь ровно столько же негатива, сколько в отчаянном восклицании Тамары из «Пяти вечеров»: «Это письма Маркса!» или пафосных речах той же Ольги о преимуществах учебы в ПТУ по специальности «газорезчица». Горьковатая ирония, свойственная володинскому тексту — и в полной мере «присвоенная» актрисой, принадлежащей совсем другому поколению...

Такая Ольга, с её победительной наивностью и вместе с тем четкостью критериев добра и зла, просто не может не изменить окружающих её (пусть ненадолго) людей. Все те, кто сталкивается с ней, оказываются затянутыми в опасную воронку самопознания. Только потом понимаешь, какой длинный путь был пройден каждым из героев с того момента, как все они нетерпеливо ждали у двери, когда незваная гостья наконец завяжет свои шнурки, застегнет пальтишко и уберется восвояси, — и до финала, где хором будут читать стихи Володина... Задерганная, забитая, измученная «настроениями» мужа Елена Алексеевна превращается в сильную и мудрую женщину, способную и поддержать супруга в трудную минуту, и взбунтоваться, когда он не прав; эгоистки-дочки с вечно брезгливыми, высокомерными минами — в веселых и жизнерадостных пацанок, отплясывающих в ночных рубашках зажигательный танец вместе с Ольгой и по-детски непосредственно хватающих её за руку («У нас свои секреты, мама!»)... С Вадима Антоновича постепенно сползает маска напускного цинизма, глумливые прихлопы-притопы, призванные маскировать истинные чувства, сменяются спокойным достоинством и статью. И встреча с легендарным Петром Воробьевым (Анатолий Сутягин) не меняет фактически ничего. Напротив, возникает вопрос: и чем мог очаровать всех этих неглупых, в общем, людей необаятельный, вялый тип в джинсах и свитере? Фигура невыразительная, в такой трактовке — проходная, карикатурный привет эпохе «физиков и лириков». Неудивительно, что во время разговора по душам Петр как будто приносит с собой в этот дом холод дальних странствий и опять слышится шум ветра, швыряющего снег в стекло... Лед между друзьями, который не растопить никакими воспоминаниями, неверные па, перепутанные движения, не в такт, невпопад...

В спектакле звучит музыка Шопена и песни Новеллы Матвеевой — странное, казалось бы, сочетание: свободно льющиеся фортепианные потоки — и болезненный, бесполый голосок. Можно, конечно, списать все на пресловутое «создание атмосферы», особого петербургского стиля — об этом непременно заходит разговор в связи с освоением володинского наследия: мол, «вечное», классическое объединено с бардовскими песенками, намек на связь времен и т. д. Но, думается, создатели «Дочек» имели в виду несколько иное. Этот надтреснутый, тихий голос — не приглашение ли на белый танец?..