+7 (499) 182-03-47
Версия для слабовидящих

Ru

En

26.04.2010

«Додзёдзи — Храм»

Несовременный спектакль. Словно вне времени — вне бешеных ритмов дня, его нарочито неточных рифм и изначально эклектичных стилей. Стиль выдержан безупречно, рифмы изысканны, а ритмы завораживают неспешностью, прерываемой неожиданными синкопами. В. Долгачев поставил две пьесы Мисимы (одна в переводе Г. Чхартишвили, больше известного как Борис Акунин) без «японской» экзотики — кимоно, таби и вееров — однако это спектакль, несомненно, передающий дух японского театра.
 
Обе новеллы типичны для Мисимы: элегантные притчи, навеянные пьесами театра Но. Героиня первой новеллы страдает от несчастной любви и готова изуродовать собственное прекрасное лицо, поскольку возлюбленный предпочел немолодую, но состоятельную женщину. Герой второй истории — пьяница-поэт, который признается дряхлой старухе в любви, переносясь с ней в годы ее юности, но это признание будет стоить ему жизни...
 
Спектакль играется в маленьком зале (сцена «Мастерская»), однако Долгачев с художником Маргаритой Демьяновой создают ощущение бескрайней клубящейся тьмы. Косые лучи софитов, пронизывающие сумрак, рождают тревожную и торжественную атмосферу, в которой должно произойти нечто важное и, наверняка, символическое. Молодые мужчины и женщины в черном, не спеша, осматривают пространство. Это участники аукциона, желающие приобрести старинную и загадочную вещь — огромный шкаф. Он, собственно, и занимает всю сцену. После антракта его узорчатые двери распахнутся во всю глубину, и окажется, что это двери в прошлое — прекрасное, безвозвратно утраченное.
 
Как Мисима играл с пьесами театра Но, так Долгачев играет с мифом о Японии, сложившимся в европейской (и российской) культуре. Танцовщицы и адмиралы, культ долголетия и поэзии, красоты и жестокости — все это лишь средства, чтобы создать — нет, не историю — а именно стихотворение, заставляющее задуматься об ускользающем времени. Ах, сколько шика было на балу, который состоялся сто лет назад! Ах, как волшебно преображается старуха Комати у Ирины Мануйловой, вдруг обретая девичью легкость интонаций и жестов! Ах, как быстро все промелькнуло и исчезло, но осталась память о красоте, над которой время все же не властно! И сам театр для Долгачева — храм времени, губящего красоту, тоскующего по ней, чтобы вновь возродить ее.
Как не хватает сегодня такого искусно сделанного, филигранно отточенного, мастерски придуманного театра!