+7 (499) 182-03-47
Версия для слабовидящих

Ru

En

25.06.2013

Два удаленных московских театра

Добротный, крепкий и очень честный русский психологический театр. На удивление немигрирующая труппа — увидел множество артистов, которых помню по ранним постановкам Долгачева в этом театре. (Я много лет не был, но в первые «долгачевские» сезоны видел многое, и потом еще на провинциальных фестивалях досматривал. Немножко в курсе.) Одно то, что театр не растерял труппу за многие годы (а значит имеет возможность утонченной ансамблевой игры), уже вызывает уважение. Режиссерский почерк Вячеслава Долгачева не изменился за годы — медлительно, спокойно разворачивающаяся диспозиция, которая взрывается бешеными темпераментными встрясками, затем обнуляется — и снова медленный набор хода. Два антракта, спокойно, размеренно. Режиссер досконально следует тексту пьесы, предъявляя все ее грани — конечно, это несколько иллюстративный постановочный ход. Режиссер сознательно отвергает возможности трактовки (ну, скажем в сторону осовременивания). Нет, это осознанный ретростиль, конгениальный этой чудеснейшей поздней пьесе Розова. На сцене декорация Маргариты Демьяновой — антикварный салон эпохи застоя. На прозрачном занавесе — сталинская многоэтажка на Красной Пресне, взмывающая ввысь, рядом велеречивые скульптуры идеальных людей. За занавесом — четыре помещения роскошной сталинской квартиры. Плафоны и тяжелые люстры, книжные шкафы, скрипучие диваны, ковры, плинтусы, шифоньер, аршинный обеденный стол, развевающиеся занавеси, балкон с шумами близлежащего зоопарка. Тщательно подобранная меблировка, рассматривать которую — отдельное удовольствие. Мне кажется, что это вообще самая прекрасная пьеса Розова, которая без купюр может смело идти в современном театре. И спектакль Долгачева, пожалуй, вот о чем. О том, как пожившие люди, вполне ощутившие крушение собственных надежд, колоссальным усилием воли все-таки отпускают мальчика Альберта в мир свободы и самостоятельного выбора. Она — о мучительном процессе, когда чувство ответственности, едва не перейдя в чувство тотального контроля, сменяется на радость освобождения. У нас не получилась жизнь — так пусть у молодых будет хотя бы шанс. Я впервые почувствовал, что в этой пьесе Розова, как ни странно, есть предчувствие перестройки. Сформировавшийся и нельзя сказать, что уж очень плохой мир семьи — еще бы вчера никуда бы Альберта не отпустил — но накапливается энергия недовольства собой — и ребенок отпущен. Его из лап семьи вырвала же сама семья. Выблевала. Так как недовольство собой зашкалило. В тоталитарной атмосфере образовалась брешь. Как севший Мартин Руст на Красной площади свидетельствовал об ослаблении железной хватки. Let my people go. В спектакле чудесно играют артисты на роли детей писателя Жаркова. Андрей Курилов в роли Кима играет капризного мужчину, который съел сам себя, не способный примириться с крахом собственной жизни. Этот Ким показывает, как благополучная питательная среда уютного элитного дома разрушила его самого, и он не хочет, что сын повторил судьбу. Нина Виолетты Давыдовской признается в своем отчаянном желании иметь ребенка словно бы даже не Груздеву, а всему залу, становясь в этот момент почти святой мученницей, которую тоже хочется отпустить на волю. В этом спектакле теплота дома, так уютно выстраиваемого сценографом, как бы входит в противоречие со смыслами: дом уютен и всем хорош, но все равно дом — кукольный, инкубатор, устойчивая теплота которого дурно влияет на климат. Здесь все время одна и та же температура. А чтобы созревать организму, нужны перепады климата — Нина и Ким, словно бы люди без иммунитета, южные растения в архангелогородской теплице. Быть может, Альберт погибнет, но у него будет шанс прервать дурную наследственность.