+7 (499) 182-03-47
Версия для слабовидящих

Ru

En

05.01.2012

Два вечера «в лесу» после «месяца в деревне»

Объясняю: «месяц в деревне» — попытка посетить спектакль «по одноименной пьесе И. С. Тургенева», название которой обозначено на афише Театра им. Маяковского. Ни малейшего отношения к вышеозначенной пьесе сие творение режиссера Огарева не имеет, и зачем взята эта, явно столь ему ненужная, пьеса в работу — понять не могу. Никакого намерения писать рецензию (тем более, что еле дожил в этой сомнительной деревне до антракта) — нет. Ибо никакого предмета для рецензирования, даже и негативного — нет. Есть: самодовольная глупость (не первая, увы, на нашей сцене и не последняя), даже, скорее, нелепость какая
-то, от которой испытываешь неловкость, точно подглядел что-то, для постороннего глаза не предназначенное... Увы — предназначенное! Неловкость — за Евгению Симонову: стыдно как-то столь прославленной театральной даме подвергать себя подобной вивисекции. Если она полагает, что сыграла легендарную тургеневскую героиню — то нет! Обидно за дебютантку Полину Лазареву — чье сценическое представление в этом спектакле также ничего общего не имеет с Верочкой. Конечно, такого добра у нас хватает, так что ничего особенного здесь не случилось: обыкновенная заурядная пустота. И только! Знаете, бывает город и бывает деревня. А еще бывает лимита без роду и племени, ни оттуда и не отсюда, ниоткуда — так это вот она самая и есть.
 
А дальше, чтобы проветриться и очиститься после зрелища, предлагаемого в самом центре Москвы, я и отправился «в лес», в мой любимый Новый драматический театр, где всё — другое и все — другие. Даже зрители! Бывают у меня и там случаи, когда — не нравится, но и тогда это нормальный спектакль, просто во мне отклика не встретивший, — а не тот, после которого хочется всё взорвать. Разные вещи, согласитесь.
 
Компания Вячеслава Долгачева, в этом «лесном театре» обитающая, — веселая, молодая, абсолютно современная, с замечательным чувством юмора. Они не выступают с декларациями и прокламациями на тему собственной «духовности», в их присутствии и слова-то такие произносить вслух неловко... Но: здесь — интеллигентность, культура, высокая профессия, ум, изящество, здесь женщины — шикарны и прелестны, а мужчины — немногословны и рыцарственны. Вот доберешься до них — и так с ними всегда интересно, и так всегда неожиданно. Они распахнуто талантливы и улыбчиво открыты, они много знают и многое умеют. А как подчас манки и увлекательны, а как забавны, а как драматичны...
 
Проверки на дорогах
 
У «Чуда святого Антония», сочиненного Морисом Метерлинком в 1903 году, в русском театре история — грандиозная, абсолютно несомасштабная с тем, что представляет собой пьеса как таковая. Такова вообще главная отличительная черта освоения Метерлинка (как поэзии, так и драматургии) русской культурой Серебряного века. Обычный европейский символист стал на «русской почве» поводом для совершенно восхитительных свершений и открытий, тысячекратно превосходящих самый источник, вызвавший их появление. Занимаясь когда-то по долгу службы «русским Метерлинком», я даже позволил себе написать статью, называвшуюся «Станиславский и Мейерхольд. Диалог о Метерлинке». Статья опубликована. Учитель и ученик, два великих романтика русской сцены, в первое десятилетие ХХ века вели негласное соревнование, необъявленную полемику, поводом для которой оказалась именно драматургия Метерлинка. Эта дружеская, но почтительно-дерзкая дуэль замечательно опровергает представление о том, что один был новатором, а другой конформистом, — новаторами были оба, и оба до конца дней своих оставались Треплевыми (вне зависимости от того, что один играл Треплева, а другой Тригорина). В этой дуэли никто из них не одержал победы — боюсь, что по очень простой причине: оба пытались отыскать в Метерлинке то, чего там не было.
 
Серебряным веком история «русского Метерлинка» надолго закончилась. Про Метерлинка забыли — прочно и надолго. Редкие к нему обращения, случайные, «проходные», лишь подчеркивали эту отчужденность. Вернув его «в обиход», Новый драматический прерванную «связь времен» восстанавливает. И хотя принято считать «Чудо святого Антония» пьесой трудной, непонятной, плохо поддающейся сценической расшифровке, Вячеслав Долгачев поставил ее так, что возникает ощущение (лукавое и обманчивое!), что поставить ее ничего не стоит. Притом, что ее изначальная, к автору восходящая загадочность не только не утрачена, но, напротив, дополнена, «продлена»...
 
Впервые пьесу поставил в 1906 г. в Театре на Офицерской у Комиссаржевской Мейерхольд, а девять лет спустя, в Студенческой студии — Вахтангов. Ею же, еще пять лет спустя, в 1921 г., открыв Третью студию МХТ. Одна деталь. В пьесе не раз подчеркивается, что человек, назвавшийся святым Антонием, — старик. В спектакле, поставленном Вахтанговым, главную роль исполнял юный и ослепительный Юрий Завадский. И у Долгачева Антония играет молодой актер — Сергей Моисеев. Невероятно занятный, он абсолютно все время — в действии, и абсолютно все время — отделен. Фантастически сосредоточен и куда-то в себя погружен. Прохожий. Странник. Человек не отсюда. Либо — явление ниоткуда. И пока шло «инициированное» его приходом и его настойчивым странным желанием — оживить умершую три дня назад тетю Гортензию, на похороны которой и собралось явленное нам избранное общество, лощеное и бесстыжее одновременно, — пока, повторяю, все что озвучивалось, произносилось и выкрикивалось, все большее внимание привлекала, притягивала, сосредотачивала на себе фигура этого молчаливого, этого хрупкого, но и как некий утес несгибаемого и незыблемого человека. В котором — словно соединились воедино все мыслимые и немыслимые странники, от Иисуса Христа (если угодно — от Иешуа Га-Ноцри) — до Чичикова и Хлестакова, и дальше, до персонажей драматургии абсурда уже ХХ века, в том числе — так и не возникающего Годо. Их Приход, их Явление — всегда вне логики, и реальности, и расхожего здравого смысла. Как лакмусовая бумажка — призванная воочию проявить, вытащить наружу, сделать понятным и очевидным то, что здесь, скрыто от других, происходит.
 
Контрапунктом отрешенному святому Антонию, существующему вне «контекста» и над ним, оказывается гротескно-пародийный слуга Иосиф (уморительный Даниил Мунаев), и то, как на протяжении всего действия он держит на воздетой руке растопыренными пальцами блюдо с давно и безнадежно остывшими «рябчиками», — дорогого стоит. Забавен донельзя — своей подчеркнутой серьезностью в сознании выполнения столь великой задачи. Толпа родственников и гостей — не менее пародийна: идеальный комильфо Густав, тем не менее в самые патетические моменты «впадающий в степ» (Никита Алферов), — и его братец Ахилл, истерично-суматошный, не очень, видимо, умный (Антон Морозов), величественный Доктор, с трудом исполняющий «достоинство профессии» (Александр Курский) и фальшиво-постный Аббат (Дмитрий Светус). Отдельное удовольствие — в этом сезоне вступивший в труппу Александр Зачиняев (Полицейский: узнаваемый — без пошлости!) Незапланированный автором guest star — Михаил Калиничев (бессловесное красноречие — бесподобно!) и сопровождающие его весьма колоритные дамы (Татьяна Журавлева и Надежда Пылаева).
В роли умирающей и воскресающей тетушки Гортензии, из-за которой весь сюжетный переполох, — извлеченная Долгачевым из небытия, полузабытая и замечательная Татьяна Кольцова-Гилинова. Сумевшая изысканно и загадочно сыграть роль — которой нет.
В финале — сначала немая сцена (отсылка к Гоголю), последний кадр — повернувшееся к нам кресло умершей тетушки, в котором никто не сидит, — также «отсылка». Точнее — Знак. Многозначный — и одновременно ироничный. Отчасти — Смысл. Отчасти — его заведомое отсутствие. Одни — задумаются, ощутив некий даже дискомфорт, — и будут правы. Другие — просто улыбнутся и забудут. Что характерно — тоже не без оснований. Потому что в этом умном театре принцип такой: иметь собственный взгляд — но совершенно на нем не настаивать.
 
Уроки летней ночи
 
В «Чуде...» Долгачев кардинально поменял обозначение жанра: у автора — «сатирическая легенда», у спектакля — просто «комедия». Нам тем самым дают понять: ни «сатиры», ни «легенды» не ожидается. «Комедия» — с тем, вполне дифференцировано-индивидуальным эффектом, о котором уже сказано. В пьесе Бергмана «Улыбки летней ночи» жанр — сохранен: «романтическая комедия»; и в этом смысле режиссером замечательно акцентировано то, что в самом тексте могло бы столь явно и не прочитаться, а именно: романтизм. Прибавлю еще молодой романтизм: Долгачев недаром «пушинка к пушинке» коллекционирует молодую актерскую братию, от них, от их индивидуальностей происходит подчас решение спектакля. В «Чуде...» — от Сергея Моисеева, в «Улыбках...» — от уже упоминавшегося в качестве недавнего новобранца Нового драматического Александра Зачиняева, играющего незадачливого «служителя церкви» Хенрика. Дело в том, что его герой — единственный, кому никакие «улыбки» не присущи, а также единственный, на кого не распространяется общий тон пьесы, сочетающий куртуазный мариводаж XVIII века и восходящую к Оскару Уайльду небрежно-циническую иронию. В своем выпадении из этого общего тона герой Зачиняева мог бы быть нелеп и смешон — не будь столь искренен и столь трогателен. В сочетании с абсолютно очевидной притягательностью самого актера — эффект неожиданный, оттого еще более впечатляющий. Что-то из «страданий молодого Вертера» — только, к счастью, без летального исхода (романтизм романтизмом — но все же — комедия!)
 
«Мне интересно, в каком платье будут сегодня женщины и в каком настроении мужчины...» Не возьмусь утверждать, что во время работы над своим бергмановским спектаклем Долгачев непременно помнил эту фразу из самого начала первой эфросовской книги «Репетиция — любовь моя». Но мне она вспомнилась: ослепительны актрисы, и ослепительны их туалеты (помимо общего с режиссером замысла, в этом у художника спектакля Маргариты Демьяновой — маленький собственный театр). Шикарны, обольстительны, соблазнительны, искусительны, восхитительны — актрисы одеты истинно женской рукой (хочется сказать: ручкой!). Называю имена в порядке следования программки, и хотя предпочтение у меня есть, но в этот раз о нем умолчу. Итак: Анна — Анастасия Безбородова, Петра — Ольга Беляева, Дезире — Ирина Мануйлова, Малла — Наталья Рассиева, фру Армфельд — Татьяна Кольцова-Гилинова, Шарлотта — Анастасия Фомина, кухарка семьи Эгерманов — Татьяна Кондукторова.
 
«... и в каком настроении мужчины». Увядающий светский лев и фат адвокат Эгерман (Олег Бурыгин), солдафон и фанфарон граф Малькольм (Андрей Курилов), кучер Фрид — если верить его самоаттестации, «человек будущего» (Михаил Калиничев)... Впрочем, помимо персонажей, придуманных автором, есть в спектакле и те, что автором не запланированы: режиссер (Дмитрий Шиляев) и актеры «местного театра» — в общем то, «массовка». В ней — словно нарочно! — все те, кто в «Чуде...» являли себя в главных ролях: Никита Алферов, Сергей Моисеев, Даниил Мунаев, Дмитрий Светус. В отличие от шикарных «говорящих» — эти, «бессловесные» — в черной прозодежде, явно при этом не испытывая никаких комплексов. Еще один полезный в обиходе принцип: сегодня — ты, а завтра — я... Поскольку прекрасно понимают: именно в них — слегка снисходительная ирония всей этой компании «лесных братьев» во главе со своим предводителем, «шутником» и «разбойником», «демоном» и «чудаком» Долгачевым над несколько чрезмерной сердечностью раннего Бергмана. Ирония, вновь ненавязчивая — для тех, кому она придется по душе. Для других же — поверьте! — все очень серьезно.
 
К моменту, когда выйдет эта рецензия, Новый драматический уже позовет на следующую премьеру: Александр Куприн, рассказ «Белый пудель». Непременно поеду, потому что мне тоже очень интересно: «в каком платье будут женщины и в каком настроении мужчины...»