Кто герой нашего времени?

«Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!..» — дружно поет хор персонажей спектакля, элегантные мужчины и красивые женщины в одинаково изысканных костюмах, с одинаковым оптимизмом на одинаково приятных лицах... «Водяное общество», будто повинуясь невидимому дирижеру, бодро и старательно выводит слова неофициального русского гимна, глядя прямо в зрительный зал. Молчит только один, в темном мундире, с усиками. Портретное сходство Михаила Калиничева (Григорий Александрович Печорин) с автором романа — если судить по изображению П. Заболотского, знакомого каждому по школьным учебникам, — поразительно, но дело даже не в этом. Печорин Калиничева буквально гипнотизирует — странной ассиметрией фигуры, в которой есть что-то изначально трагическое; неприятно блестящими глазами, страдальчески искаженным лицом... Трудно сказать, чего в нем больше — притягательного или отталкивающего. То, как герой минуту назад молча осматривался в дымной гулкой пустоте сцены; как долго готовился к первой реплике, неимоверным усилием воли заставляя себя произнести «Одиннадцатого мая...», и как судорожно сцеплены, будто скованы кандалами, его руки за спиной, — это не просто знаки «лишнего человека» (что там говорилось нам на уроках литературы?), и даже не вызывающая поза нонкорформиста. Все еще проще: Печорин физически не способен быть с людьми.

Фабульный каркас инсценировки — события центральной повести «Княжна Мери»; той, что легла в основу знаменитого телевизионного фильма А. Эфроса «Страницы журнала Печорина» (1975). Подзаголовок спектакля — «окончание журнала», то есть, вроде бы декларируется некая преемственность. Однако если Олег Даль играл кризис безверия, и в его огромных глазах (как забыть эти крупные планы?) светилась тоска от мучительной пустоты — на земле, но в первую очередь там, на Небе... то Печорин Калиничева, кажется, когда-то уже решил для себя тот вопрос раз и навсегда. Он вынужден жить здесь, сегодня, сейчас, среди людей. Даже самый пустяковый разговор, необходимость любого контакта вынуждает его наскоро напяливать маску циника («роль глупая, жалкая...»). А лицо под ней? Насмешливо-несчастное. Брезгливо-наивное. Высокомерно-отчаянное. Так и просятся взаимоисключающие эпитеты, одно определение обгоняет другое. Голос? Холодно-размеренный, интонации вызывающие, но вот миг — и зазвенели слезы, как у готового обидеться ребенка...

Удивительно: по всем правилам театральной игры Печорин — хозяин действия. Повествование ведется именно «от первого лица», и герой имеет право ускорять и замедлять ход своего рассказа, прерывать его, обращаться с авансцены к публике, менять декорации, «листая» конструкции, как страницы дневника. Но с первой минуты понятно, что он обречен на изоляцию — и катастрофически не свободен. Руки так и останутся за спиной, как у арестанта. Невероятное напряжение не отпустит ни на мгновение. Потому что в нашем времени — именно в нашем, сегодняшнем, — человек мыслящий, рефлексирующий, наделенный силой, умом и (боже упаси!) талантом, — не встроится в «хор», не впишется в схему. А для того, чтобы обрести свободу среди этих белых скругленных ширм, напоминающих театральные кулисы, нужно вписаться. Иначе — поворотный круг вновь вынесет под свет софита, и все начнется сначала... «Гром победы, раздавайся!..»

Много раз мне приходилось видеть актера Калиничева в разных ролях, мастерство его никогда не подлежало сомнению. Но Печорин — самое мощное, самое глубокое его драматическое создание. В параллельном составе эту роль отлично играет красавец Евгений Рубин, в силу возраста, темперамента и природы дарования — совершенно иначе: смутное стремление «жить, думать, чувствовать, любить...», помноженное на подростковый негативизм и страсть к эффектным жестам... это, конечно, другая история. Печорин Калиничева желчен, «неудобен», в какие-то моменты жалок, в какие-то — почти уродлив, но в его случае финальный шаг с обрыва, вслед за убитым рабом шинели, не вызывает вопросов. «Такая. Пустая. И глупая. Шутка...» — через паузы, спокойно и медленно, как говорят только абсолютно отчаявшиеся люди, произносит герой перед тем, как исчезнуть, мертвая тишина и...

«Гром победы, раздавайся!..» — триумфально звучит хор. Ясно: победа, о которой идет речь, не за теми, кто задыхается в царстве посредственности, бьется в поиске смыслов и отсутствии целей, не умеет и не хочет быть всего лишь одним из «голосов», единицей в ряду обывателей, вечно отдыхающих на курортах и привычно «потребляющих» минеральную воду или (какая разница?) псевдоискусство популярных фокусников.

Для тех, кто следит за творчеством Вячеслава Долгачева, выбор материала не стал сюрпризом, хотя этот режиссер известен непредсказуемостью в формировании репертуарной афиши. После «Чуда святого Антония» на Малой сцене театра поклонники вправе были ожидать большого, серьезного разговора: слишком много болезненных тем и сюжетов накопилось в социуме. В. Долгачев, как всегда, высказался просто и прямо: герой нашего времени — тот, что нынче хозяин, и за которым обозримое будущее, — это "водяное общество". Пустые фанфароны Грушницкие, фальшивые княгини Лиговские, злобные драгунские капитаны... У них есть заготовленные фразы и поступки на все случаи жизни. Они замирают в «стоп-кадрах» в воображении исповедующегося Печорина — но пожелай кто-то свыше чуть-чуть «притормозить», остановить беспечное течение их правильных и достойных дней — ничего не изменится. Начнут с той же точки, не оглянувшись, не задумавшись, уверенные в своей правоте... В этот ряд попадает и Вера (Виолетта Давыдовская с поражающей точностью играет то, о чем раздраженно писал Белинский: «Какая-то сатира на женщину!»), и даже заглавная героиня. Мери Анастасии Безбородовой на редкость заурядна: тем интереснее наблюдать, как актриса безжалостно, слой за слоем, как луковицу, «очищает» свой персонаж от привычного романтического флера. Какие тут «бархатные» глаза! Тут именно глаза «без блеска», однообразная мимика (маменька научила двум-трем гримаскам), нарядные платья... «Скуч-на-а..»

Единственное исключение — доктор Вернер, которого Олег Бурыгин играет как некий вариант Печорина «двадцать лет спустя». Но это не дружба... скорее, разговор с воображаемым собеседником. О чем? «Я отвечал, что меня беспокоят мухи, и мы оба замолчали...» — кто из тех, кто читал Лермонтова, и даже перечитывал будучи взрослым человеком, обращал внимание на эту фразу? Есть еще одна. В сцене дуэли, обращаясь к Грушницкому, драгунский капитан в ярости кричит: «Околевай, как муха!» Режиссер не высокомерен — он не делает намеренного акцента на этом слове. Оно просто запомнилось.