Драгоценность, меняющая цвет (об актрисе Наталье Рассиевой)

К юбилею актрисы Нового драматического театра Натальи Рассиевой

Её личность не укладывается в общеизвестные жанровые рамки, а игра её далека от общих формул уютного амплуа. Есть очень талантливые актёры, для которых достаточно одного ракурса, чтобы отчётливо рассмотреть и зафиксировать «окончательный диагноз», а она – постоянно меняется, и всегда остаётся загадкой. В какой лексике описать её манеру: романтической, строгой, разговорной, лирической, торжественной? Какой фон для портрета ей подошёл бы? Пожалуй, любой: она везде смотрится уместно, и органична во всех обстоятельствах; может лихо валять дурака на капустнике – и абсолютно всерьёз бросаться на территорию трагедийного; тихо и проникновенно читать любимые строчки на поэтическом вечере – и с озорным весельем преображаться в старую ведьму для детского утренника. Существование Натальи Рассиевой – сродни виртуозному джазу, когда в реальном времени рождаются разнообразные вариации основной темы… 

Когда хотят похвалить артиста, часто ссылаются на прошлое: мол, как похож на мастеров старой школы; так хорош, будто из советской эпохи… Наталье Рассиевой такие сравнения категорически не подходят. Она по природе своей актриса двадцать первого (если вообще не двадцать второго) века, с его открытостью, прозрачностью, безумными скоростями, лавиной информации и неожиданными связями с действительностью; где каждый день сулит новые возможности, но и требует максимум. Вот, «максимум» – подходящее слово для Рассиевой; всякий раз встаёт ощутимой гранью образа максимализм её актёрской самоотдачи. С другой стороны, ещё лет 10-15 назад, рассуждая о современном способе высказывания в театре, критики в положительном ключе говорили о холодности, жёсткости, чистой технике. Время показало: скепсис по отношению к себе и миру перестаёт быть востребован. Возможно, Наталья Рассиева об этом и не задумывалась. Но именно её живой язык, её интонация (с иронией – без цинизма; трезво – и вместе с тем, тепло) находит сегодня благодарный отклик и режиссуры, и зрителя. 

За годы работы в Новом драматическом театре актриса сыграла множество разнообразных ролей – от сказочных персонажей до Любови Андреевны Раневской. До этого был продолжительный период в труппе МХТ им. А. П. Чехова. Однако именно в спектаклях Вячеслава Долгачёва в полной мере оформилась и зазвучала её актёрская тема – драма женщины, внезапно сталкивающейся с некой стихией обстоятельств, и преодолевающей душевную смуту. Эту коллизию, свойственную западноевропейской драме ещё с античности, Рассиева видит по-своему, и даёт ей на сцене индивидуальное звучание. Её героини, и сильные и слабые, являют бесчисленные «оттенки страсти», но без мелодраматического тремоло и сентиментальной влажности глаз; а душевность, о которой любят упоминать в связи с труппой Нового, – растёт из жизнелюбия и яркости темперамента. Сейчас это редкость, ибо в моде усталость, хрупкость, депрессия, неврозы и травмы… А тут женское обаяние, юмор, мощный человеческий магнетизм, которые буквально выплёскиваются в зрительный зал, ошеломляют своей подлинностью. 

Далеки друг от друга ослепительная (и оглушительная) официантка ресторана «Тайга» Марина («Провинциальные анекдоты») и аристократически сдержанная Анна Афанасьевна Цыплунова («Богатые невесты»); колоритная дама-шарж Сегедилья Марковна («Сильное чувство») и совсем не «благородная» мать – Сандырева («Счастливый день»). Ощущение, будто даже внешне они не похожи, хотя у каждой бархатно блестят тёмные глаза, и плавны линии фигуры… и роль идёт так же плавно, свободно, легко, без ремесленного насилия над собой. Подлинно, по определению Золя, «кусок жизни, прошедший через темперамент художника». Как драгоценность наполняется светом – солнечным, лунным, искусственным, -- так и артистка «наполняется» свойствами персонажей, их мыслями, бедами и радостями.

О Наталье Петровне («Месяц в деревне») Рассиева сказала как-то в интервью: «Она избалованная жизнью аристократка, которая не знает ни бытовых проблем, ни нужды. Я на эту роль не особо и гожусь…» Тем удивительнее была правдивость этого образа – зрелой женщины, вдруг очутившейся в «заколдованном диком лесу» своей любви к юноше. Пластика, жесты, сливались в отчаянный танец, исполненный душевной грации. Вячеславу Долгачёву нужна была именно такая актриса, способная передать обезоруживающую неподдельность страдания героини, открыть зрителю богатство её женской души. Он отдавал Рассиевой финальную мизансцену, где со сцены не произносилось ни слова, но был «слышен» целый монолог, и сияющее лицо Натальи Петровны, перевернувшей эту мучительную страницу своей судьбы, таяло в луче света…

Рисунок роли Раневской («Чехов.Проект») классичен и оригинален одновременно. Любовь Андреевна, "хороший человек", в своих отношениях с ускользающей реальностью – невероятно узнаваема и даже смешна, только смех этот горький и чуточку печальный. Обретя в актрисе верного единомышленника, Вячеслав Долгачёв намеренно уходит и от школьно-академических трактовок, и от постмодернистских перекличек с тенями прошлого, коих в связи с "Вишнёвым садом" наберётся немало... Рассиева играет с чистого листа, прямо и бесстрашно, будто пьеса только что написана, играет живую женщину из плоти и крови, – нелепую, нежную, не умеющую распорядиться деньгами, по-детски наивную, затянутую после смерти сына в бурный водоворот своей "французской" любви к альфонсу. Хочется вслед за Аней воскликнуть: "Мне вдруг стало жаль мамы, так жаль..."

И ещё один штрих… Возможно, не главный. Он говорит не столько о таланте, сколько об ответственности перед профессией. Если Рассиева не играет вечером, она всё равно в каком-то театре. Рассиева не репетирует – значит, смотрит кино, что-то изучает, слушает лекцию. С кем посоветоваться, чтобы начать разбираться в московском театральном процессе, сориентироваться в современной поэзии? Ответ очевиден. 

«-- Наташа, прости за поздний звонок…-- Ничего страшного, дорогая. Я ещё не сплю. Читаю «Записки Каратыгина… какая же прелесть!»

Источник: https://strast10.ru/chitaem/277/103