Жизнь с «Идиотом»

Двадцатые числа сентября прошли в Москве в пространстве Достоевского. По каналу «Культура» повторяли последний фильм Ивана Пырьева «Братья Карамазовы». В Новом театре сыграли премьеру Вячеслава Долгачева «Настасья Филипповна», а в Центре на Страстном студенты Мастерской Григория Козлова, питерцы, показали «Четыре сцены из жизни Льва Николаевича Мышкина». Так назывался их дипломный спектакль, но за 4 часа сценического времени они прочли зрителю весь роман «Идиот». Три впечатления опровергли три устойчивых заблуждения новейшего времени, что зритель в нашем театре не должен и, главное, не хочет «работать», что психологическая игра — не современное занятие, а психологическая школа пребывает в закономерном упадке, что эта «работа» и эта игра, если они связаны с мрачным писателем Достоевским, не могут принести радость.

 

Фильм 1968 года, законченный после смерти Пырьева сорокалетними Кириллом Лавровым и Михаилом Ульяновым, не выглядел поблекшим. Снятый почти целиком в декорациях, а не на натуре, фильм-спектакль, он все ещё сражает мощным потоком «реализма действительной жизни» и очень русскими, надрывными страстями этой жизни, «тяжелой, но не копеечной» (Ф. Достоевский). Многие роли в фильме (особенно у К. Лаврова, М. Ульянова, А. Мягкова, М. Прудкина) кажутся сыгранными идеально, навсегда сросшимися в нашем воображении с героями Достоевского. А все кино в целом напоминает живописную фреску о том, какова сердцевинная, провинциальная «скотопригоньевская» Россия (живая, видимо, до сих пор), о том, как велика, дика и безобразна бывает степень падения русского человека и как непредсказуем, нелогичен и чист его взлет. Сто раз прав Митя Карамазов: широк русский человек, не мешало бы сузить. Хотя сузишь, и выйдет ещё что-нибудь безобразнее.

 

Спектакль у В. Долгачева вышел странный. Наверное, не для всех. В высшей степени непрактичная затея. Репетировали полтора года, играют в комнате, для 50 человек, за «четвертой стеной». Сыграли 10 раз подряд в сентябре, сыграют в том же режиме в феврале и ещё раз в конце сезона. За год это посмотрят тысячи полторы человек. Капля в море для девятимиллионного города. Однако многим и по многим причинам я бы посоветовала испытать себя таким образом. Хотя бы потому, что это спектакль с длинной биографией. 40 лет назад семиклассник Слава Долгачев испытал шок от игры И. Смоктуновского — Мышкина в легендарном спектакле Г. Товстоногова. История о том, как московский школьник один приехал на сутки в Ленинград и сумел прошмыгнуть без билета в оцепленный милицией БДТ, стоит того, чтобы быть рассказанной отдельно. 30 лет назад уже молодой режиссер Долгачев увидел другого «Идиота» — в Старом театре в Кракове. Его поставил Анджей Вайда для двух своих любимых актеров Яна Новицкого (Рогожина) и Ежи Радзивиловича (Мышкин). Помня неожиданный режиссерский ход Вайды — роман о роковой страсти рассказан задом наперед, от конца к началу, и только двумя героями, Рогожиным и Мышкиным, коротающими ночь у тела убитой Настасьи Филипповны, — В. Долгачев придумал свою «Настасью Филипповну». «Опыт» — настойчиво называют спектакль он и его актеры, один Рогожин, Андрей Курилов, и два Мышкина: Михаил Калиничев и Никита Алферов играют по очереди. Проделали они этот опыт, прежде всего, над собой. Это и задевает, и вызывает профессиональное уважение. Современный театр нечасто ставит перед собой трудные задачи и редко совершает поступки.

 

События многонаселенного романа припоминаются, проигрываются. А структура воспоминания импровизируется. Могут играть час, два, как душа поведет. Держат в уме весь роман, естественно, «прожитый» на репетициях, но всякий раз выстраивают сюжет по-разному и по-другому: Рогожин — ища оправдания необузданной страсти, Мышкин — беря на себя вину за все грехи мира, Рогожин — ища сердце, с которым можно разделить невыносимую боль, Мышкин — становясь собеседником грешника, как это с ним часто случалось на протяжении всего романа. Войдя в пространство квартиры Рогожина (со вкусом воссозданное М. Демьяновой), сощурив глаза на рассвет из-за настоящего окна, прошагав комнату по скрипучим половицам, тронув кружево платья, брошенного на стул, эти двое переворачивают песочные часы и, остановив реальное время, начинают творить свое. Безумно трудная задача для актера. И технически, и душевно. Особенно для русского актера, привыкшего к писаному тексту и закрепленным мизансценам. Задача, возвышающая его в собственных глазах. Да и зрителя, который уже сам поверил в себя, как в дурака, которого в театре надо развлекать, задача эта тоже возвышает. Помогает «в точку мысли собрать». Оказалось, «мыслить Достоевским», как назвал это Ян Новицкий, игравший Рогожина 8 лет, — не нудно, не скучно, безумно увлекательно и даже полезно: «Его можно и не играть, достаточно вложить в его слова собственные проклятые вопросы». А вот, поди ж ты, попробуй.

 

Схожее чувство осталось и от игры студентов Г. Козлова. Хотелось, глядя на них, повторить за Мышкиным: до какой степени деликатны и нежны эти сердца. «Идиота» они играли со вкусом и душевной тратой, умело и весело, то перелистывая роман, то подолгу застревая на одной странице, не пропуская подробностей, мельчайших, но важных «оценок», играли вместе, подмечая и детективность, и мелодраматизм сюжета, не минуя смешных сцен и философских смыслов, пытаясь понять, отчего «подлецы любят честных людей», и, сокрушаясь, «как быстро хорошие люди кончаются». Было ясно, что перед нами не просто талантливые студенты, но компания, без пяти минут театр. И, пожалуй, не хуже Студии С. Женовача, на спектакли которой пару лет назад так дружно повалила театральная Москва. Не знаю, повезет ли им так, как «женовачам». Найдется ли меценат в Петербурге, который отстроит им дом, наподобие того, что украшает теперь ул. Станиславского в Москве? И озаботится ли театральная власть в городе их дальнейшей судьбой? А должна бы. Потому что эти дети доказывают, что серьезные поступки в театре возможны. А главное, такие поступки нужны. Если, конечно, нам правда хочется сохранить репертуарный театр и возвратить театру психологическому его эмоциональную силу. Это невозможно без профессиональных умений, но невозможно и без идеи, без этики, о которой много думали отцы-основатели Художественного театра. Символично, что напомнил об этом Достоевский, живописавший бездны отчаяния и надрывы души русских «мальчиков».